Применение нарративного анализа в исследовании больших социальных групп | Научные публикации | Психологический журнал

М. С. Фабрикант, преподаватель кафедры психологии Белорусского государственного университета.

В статье рассматриваются методологические основания качественного метода нарративного анализа и процедурные особенности его применения в социально–психологическом исследовании больших социальных групп. Указываются условия, при которых целесообразно отдать нарративному анализу предпочтение перед другими качественными методами. Детально проанализированы три аспекта — соотношение нарративных и ненарративных фрагментов, способ наррации и репрезентативность анализируемых эмпирических данных. В качестве основной задачи нарративного анализа рассматривается определение способа наррации — общей формально–структурной характеристики нарратива. Обозначается принцип построения типологии способов наррации. Утверждается, что нарративы из сферы публичного дискурса не обеспечивают репрезентативности и что для нарративно–аналитического исследования больших социальных групп необходим сбор данных с непосредственным обращением к выборке носителей соответствующей групповой идентичности.

Ключевые слова: качественные методы исследования, нарратив, нарративный анализ, большие социальные группы способ наррации, универсум рассуждений, анналы, хроники, истории.

Use of narrative analysis in studying large social groups

M. S. Fabrykant, lecturer

The article considers methodological grounds of the qualitative method of narrative analysis and its procedural peculiarities in studying large social groups. It states the conditions of  preferring narrative analysis to other qualitative methods. Three aspects are analyzed in detail — correspondence between narrative and non–narrative fragments, mode of narration and representativity of empirical data. The arbitrariness of differentiation between narrative and non–narrative fragments regarding large groups is stated. The main goal of narrative analysis is presented as defining the mode of narration, which is a general formal–structural characteristic of narrative. The principle of construction of typology of modes of narration is defined. It is argued that narratives from the public discourse sphere do not provide representativity and that narrative–analytic research on large social groups requires gathering data by means of directly addressing the sample of bearers of a given group identity.

Key words: qualitative methods, narrative, narrative analysis, large social groups, mode of narration, universe of discourse, annals, chronicles, histories.

Возникновение и становление социального конструктивизма в психологии и смежных науках сопровождалось дискуссией о правомерности качественных методов — их соответствии критериям научности, способности продуцировать новое знание и интегрировать его в существующие теоретические построения. Сейчас, когда социально–конструктивистской программе уже нет необходимости отстаивать свое право на существование, на первый план выходит ее воплощение в конкретных эмпирических исследованиях, что требует внимания к нюансам применения того или иного качественного метода ^{[1] [2]}.

Одним из получивших широкое признание, но порождающем в каждом отдельном случае практического использования множество вопросов методов является нарративный анализ. Популярность нарративного анализа достигла таких масштабов, что позволяет утверждать о свершившемся нарративном повороте в гуманитарных науках, наряду с более привычными антропологическим, лингвистическим, дискурсным поворотами ^[3]. Тем не менее, общие утверждения об универсальности наррации как неотъемлемой части человеческой природы не могут заменить ни описания конкретных техник применения нарративно–аналитического метода, ни обоснования их возможностей и ограничений.

В психологии к настоящему времени успела сложиться традиция, в рамках которой нарративный анализ понимается как метод изучения индивидуальной истории. При этом в процессе сбора эмпирических данных посредством нарративного интервью делается акцент на цельность повествования благодаря, в частности, минимизации вмешательства интервьюера, а в процессе интерпретации данных — на разграничении нарративных и ненарративных фрагментов. Альтернативный, но при этом во многом дополняющий данную традицию, подход С. Уортэма позволяет использовать метод нарративного анализа для интерпретации процессов, происходящих в малой группе, что позволяет по–новому, в духе социального конструктивизма, переосмыслить ряд феноменов групповой динамики, в частности, влияние малой группы на формирование социальной идентичности ^{[5] [6]}.

По нашему мнению, данный ряд правомерно дополнить третьей областью применения нарративного анализа в социальной психологии — изучением больших социальных групп. Как показывает практика, решение данной задачи позволяет пролить свет не только на особенности макросоциального повествования, но и на смысл самого понятия «нарратив», прежде всего — прояснить различие между нарративными и ненарративными фрагментами текста, процедуру выявления способа наррации и критерии репрезентативности нарратива.

В самом общем плане нарратив принято определять как логически связное повествование о событиях. Согласно часто цитируемому нарратологами примеру Э. Форстера, текст: «Король умер. Умерла королева» — не является нарративом, как и «Король умер. Затем умерла королева». Нарративом следует признать текст «Король умер. Затем королева умерла от скорби», поскольку здесь указана не только хронологическая последовательность, но и логическая, причинно–следственная связь между событиями ^[5]. Следовательно, нарратив занимает среднюю часть континуума, на одном краю которого — ненарративные высказывания (абстрактно–логические суждения общего порядка, нормативные оценки, спонтанные выражения эмоций и другое), а на другом — высказывания, фиксирующие единичные, разрозненные события без установления между ними какой–либо содержательной связи. То, что объединяет обе эти крайности, в отличие от нарратива, — их атемпоральность, то есть, отсутствие «стрелы времени» как интегрирующей и структурирующей модели. Таким образом, нарратив в его классическом понимании представляет собой особым образом организованное соединение нарративных и ненарративных фрагментов: первые размещают содержание текста во времени, вторые обеспечивают линейное темпоральное единство, придавая тексту осмысленность. Подобная трактовка нарратива восходит к фундаментальной проблеме, к которой непосредственно обращались Д. Юм и, значительно позже, А. Данто и П. Рикер, — проблеме возможности объяснения исторических фактов без привлечения общих принципов. Ответ Д. Юма — отрицательный, П. Рикера — скорее положительный, а для А. Данто данный вопрос, по сути, остался нерешенным. В психологии этой дискуссии соответствует различие между концептуальным и операциональным определениями; жестким сторонником научного объяснения, свободного от рационалистических абстракций, был Б. Ф. Скиннер. В практическом плане позиция по данному вопросу сводится к мнению о том, диффузия с какой из крайностей обозначенного континуума, в условиях нечеткости границ, более вероятна и более опасна при осмыслении нарратива ^{[1] [6] [7] [8]}.

Альтернативное понимание соотношения нарративного и ненарративного предложил У. Эко. В своих рассуждениях он основывается на модальной логике Д. Льюиса, изложенной в труде « О множественности миров». Идея модальной логики, исторически уходящая к «Монадологии» Г. В. Лейбница, заключается в том, что истинность или ложность каждого отдельного утверждения определяется не в непосредственном соотнесении с универсальной единой реальностью, а в контексте совокупности утверждений, конституирующих одну из множества представимых реальностей — так называемых вселенных дискурса, или универсумов рассуждений. Одно и то же утверждение может быть истинным применительно к одному универсуму рассуждений, ложным — к другому и не бессмысленным — к третьему. Хорошим примером универсумов рассуждений являются научные парадигмы ^[9].

Таким образом, применительно к каждому высказыванию, включая предельно абстрактные, первичным является конкретика идентичности некоторого мира, которая, в свою очередь, определяется его особенностями в течение всего времени его существования, а не в какой–либо отдельный момент, — то есть, его историей. Таким образом, абстрактное суждение типа «истинно, что…», согласно У. Эко, является свернутой, сокращенной во избежание постоянного повторения версией высказывания: «Существует мир с определенной историей (включая пересказ истории), для которого истинно, что…». Таким образом, нарративность не только первична по отношению к ненарративности, но и универсальна, поскольку любое ненарративное высказывание является таким лишь по форме, а в содержательном плане представляет собой свернутую, подразумеваемую и логически необходимую для понимания наррацию.

Не разделяя полностью обозначенной позиции У. Эко (ее тотальный релятивизм приводит к основной проблеме холистических построений, в которых необходимо изначально знать все, чтобы затем узнать хоть что–то), мы, тем не менее, готовы признать ее эвристичность для нарративов о больших социальных группах. В последние годы социальными учеными проводится переоценка классических теорий в свете нового понимания, порожденного глобализирующимся миром, в ходе которой было установлено, что под обществом в трудах классиков неявно подразумевалось не универсальное общество и не все человечество, а «воображаемое сообщество» отдельной нации с ее конкретно–исторической спецификой. Для нарратива, содержательно соотносимого с большой группой, граница между нарративными и ненарративными фрагментами утрачивает свою категориальную четкость и необходимость.

Такой подход имеет важные следствия для техник применения нарративного анализа. Стандартной процедуре исключения ненарративных фрагментов целесообразно предпочесть при исследовании больших групп альтернативную процедуру включения, когда нарратив признается не избыточным, требующим фильтрации собственно нарративной составляющей, а содержащим пробелы, заполнение которых требует от исследователя, прежде всего, глубокого и разностороннего знания о том универсуме рассуждений, в рамках которого тот или иной нарратив становится осмысленным.

В качестве примера подобного достраивания обратимся к одному из часто цитируемых теоретиков нарративной истории — Х. Уайту. Х. Уайт предлагает различать три различных типа исторических текстов — анналы, хроники и истории ^[10].

Анналы, характерные для раннего Средневековья, внешне представляют собой совокупность разрозненных сведений о событиях, объединенных лишь общей датой с точностью до года, но лишенных иной связи. Для иллюстрации процитируем отрывок из Анналов Флодоарда, датированный 921 годом.

«В год по воплощении Слова DССССХХI умер Родульф, епископ Ланский, его преемником стал Аделельм, казначей этого города, будучи посвященным в Реймсе господином епископом Херивеем. Англы поехали в Рим и в теснинах Альпийских гор арабы закидали их камнями, и многие погибли. В Трозли состоялся синод, на котором председательствовал архиепископ Херивей, а также присутствовал король Карл, настоянием которого с Эрлебальда сняли отлучение. Ричард, маркиз Бургундии, умер.

Король Карл отправился в королевство Лотаря и, взяв с боя неких своих неверных слуг, сообщников Рихуина, и заключив мир как раз к празднику св. Мартина, вернулся на гору Дана с Генрихом, герцогом Зарейнским. В этот год в различных местах произошли сильные грозы, молнии поражали людей и поджигали дома. Летом была сильная жара и заготовили много сена. Великая засуха продолжалась почти три месяца, июль, август и сентябрь. Граф Роберт пять месяцев воевал с норманнами, которые осели по реке Луаре, и, приняв у них заложников, уступил им ту часть Бретани, которую они опустошали, вместе с округом Нанта, а они начали принимать христианскую веру. Эрлуин, епископ Бове, умер. Между тем Карл подтвердил мирный договор с Генрихом»[11].

Хроники отличаются от анналов наличием общей темы (как правило, в них повествуется об истории какого–либо отдельного этнического или территориального единства), но описываемые события по–прежнему выглядят произвольно подобранными и не связанными друг с другом. Хронист словно фиксирует объективно значимые события, не создавая ретроспективной целостности интерпретации. Таков, например, отрывок из «Хроники Ливонии» Генриха Латвийского (XIII в.).

«Божественное провидение, помнящее о Раабе и Вавилоне, то есть о заблуждении язычников, вот каким образом в наше нынешнее время огнем любви своей пробудило от греховного сна в идолопоклонстве идолопоклонников ливов.

В обители Зегебергской был священник ордена блаженного Августина, Мейнард, человек достопочтенной жизни, убеленный почтенной сединой. Просто ради дела христова и только для проповеди прибыл он в Ливонию вместе с купцами: тевтонские купцы, сблизившись с ливами, часто ходили в Ливонию на судне по реке Двине» ^[12].

Только истории соответствуют критериям нарратива, приведенным выше в связи с примером Э. Форстера, наиболее существенным из которых является экспликация в самом нарративе причинно–следственной зависимости между излагаемыми событиями. В «Средневековой Европе» современный историк Г. Кенигсбергер конструирует нарратив о раннем Средневековье совсем не так, как это делает Флодоард.

«В отличие от королевства остготов в Италии и королевства вестготов в Испании, королевству франков в Галлии и королевствам англосаксов в Британии была уготована совсем иная судьба. Они смогли выжить, а их дальнейшее существование было фактически медленным процессом развития, растянувшимся почти на тысячу лет. В течение этого времени экономический и политический центр тяжести в Европе вышел за пределы Средиземноморья и сместился на север, за Альпы. Разумеется, в эпоху падения Западной Римской империи невозможно было предвидеть что–либо подобное» ^[13].

В связи с этими тремя типами исторического повествования возникает вопрос о том, правомерно ли относить к нарративам хроники и, тем более, анналы? Сам Х. Уайт не дает на этот вопрос однозначного ответа, но склонен рассматривать анналы и хроники как неполноценные, несовершенные истории, авторы которых писали таким образом, поскольку не могли лучше ^[10]. Однако такая позиция вызывает у нас определенные сомнения. Во–первых, учитывая, что истории, в отличие от хроник и анналов, появляются в Новое время. То есть, в продолжающийся вплоть до современности период, существует вероятность того, что истории представляются нам более осмысленными, поскольку в силу относительно небольшого временного разрыва мы обладаем существенно большими ресурсами для их осмысления. Иными словами, любой текст нуждается в достраивании в процессе прочтения, но для прочтения хроник и анналов в манере, предполагавшейся их авторами, мы не имеем необходимых ресурсов. Во–вторых, сама постановка вопроса о более или менее адекватных вариантах исторического повествования значима для историка, но для социального психолога на первый план выходит не проблема оценки качества повествования, а его анализ как источника информации о социально–психологических особенностях социальной группы, продуцирующей данный нарратив.

Из этого следует, что использование нарратива в психологических исследованиях исключительно как источника содержательной информации, непосредственно доступной прочтению, малоэффективно, поскольку существуют иные исследовательские методы (прежде всего, контент–анализ), позволяющие решить данную задачу более эффективно. С другой стороны, для интерпретации скрытых, подразумеваемых смыслов понятий, посредством которых создается нарратив и конструируемых посредством нарратива, более адекватно применение, соответственно. Герменевтического и дискурсного анализа. Значение нарративного анализа в психологии, на наш взгляд, состоит в том, что именно данный метод позволяет отделить уводящее в сторону от психологической реальности (либо сводящее ее к чистой феноменологии) содержание текста от плана выражения, непосредственно отображающего скрытую психологическую реальность. Следовательно, основным результатом проведения нарративного анализа должна стать некая общая характеристика плана выражения текста. Для нарратива такой характеристикой является способ наррации.

Соответственно, в качестве следующего шага необходимо решить, каким образом можно обозначить тот или иной способ наррации. В первом приближении очевидно, что речь идет о типологии. Приведенная выше типология Х. Уайта является примером одной и типологий способов наррации, но, во–первых, потенциально незавершенной (не исключена возможность дифференциации различных подтипов анналов. Хроник и историй), во–вторых, далеко не единственной, поскольку при интерпретации другого текстового массива нарративов преобладающую значимость могут приобретать другие типологические критерии, создавая предпосылки для иных разграничений. При этом действует основное правило интерпретации текстов — так называемый герменевтический круг, — предполагающее в процессе определения способа наррации не только сопоставление фрагментов нарратива и его целостной структуры, но и чередующееся отнесение отдельных нарративов к определенному типу и выявление новых способов наррации на основании имеющихся эмпирических данных.

Третьим значимым аспектом применения нарративного анализа в исследовании больших групп является проблема выбора адекватных эмпирических данных, которые могли бы с полным на то основанием быть признаны репрезентативными для изучаемой группы. В отличие от отдельной личности, большая группа не может бытьединым автором биографического нарратива. Многолосие малой группы, которое С. Уортэм изучал в диалогическом (точнее, полилогическом) взаимодействии также не является возможным для большой группы, поскольку в ней, в отличие от малой, по определению отсутствует непосредственное, лицом к лицу взаимодействие между всеми членами группы ^{[3] [5]}.

Традиционное решение заключается в поиске и интерпретации отдельных нарративов, находящихся в пространстве публичного дискурса. Например, М. Биллиг в своих исследованиях способа наррации национальной идентичности, а именно — различий в формально–структурных характеристиках нарративов о своей и других нациях, анализирует новостные статьи в печатных СМИ, Б. Андерсон в исследовании близкой проблематики опирается преимущественно на произведения художественной литературы >^{[14] [15]}.

Такой подход, будучи интуитивно привлекательным, вызывает три возражения. Во–первых, не существует обоснованных критериев для выбора того, какому именно из проявлений публичного дискурса — СМИ, художественной литературе, рекламе, граффити и тому подобное — следует отдать предпочтение как наиболее полно отражающему характерные особенности определенной большой социальной группы. Во–вторых, столь же произволен выбор конкретных текстов для каждого типа. Третья и, пожалуй, самая существенная трудность состоит в признании неправомерности сведения всего многообразия социально–психологических черт большой группы к тому, что открыто манифестируется в массовом дискурсе, оставляя вне рассмотрения скрытые, но не менее значимые невербализованные, но вербализуемые представления. Следовательно, социально–психологическое исследование больших групп методом нарративного анализа должно обращаться к нарративам отдельных членов группы, достигая обобщения не за счет механического суммирования, а посредством определения общей макросоциальной характеристики всей совокупности нарративов — способа наррации.

Выводы

1. Метод нарративного анализа, традиционно используемый в социальной психологии для изучения индивидуальных биографических нарративов, а также диалогическихтнрративов малых групп, целесообразно применять также для исследования больших групп. Необходимой предпосылкой для этого является переосмысление трех аспектов нарративного анализа — соотношения нарративных и ненарративных фрагментов, способа наррации и репрезентативности нарративов.
2. Для нарративов о больших группах характерна условность разграничения нарративных и ненарративных фрагментов. Поэтому стандартной процедуре исключения ненарративных фрагментов целесообразно предпочесть при исследовании больших групп альтернативную процедуру включения, когда нарратив признается не избыточным, требующим фильтрации собственно нарративной составляющей, а содержащим пробелы, заполняемые исследователем с опорой на его знания о соответствующей культуре.
3. Значение нарративного анализа в психологии состоит в том, что именно данный метод позволяет отделить уводящее в сторону от психологической реальности (либо сводящее ее к чистой феноменологии) содержание текста от плана выражения, непосредственно отображающего скрытую психологическую реальность. Следовательно, основным результатом проведения нарративного анализа должна стать общая формально–структурная характеристика плана выражения текста — способ наррации.
4. Исследование больших групп, ограничивающееся интерпретацией публичного дискурса, не может считаться репрезентативным. Социально–психологическое исследование больших групп методом нарративного анализа должно обращаться к нарративам отдельных членов группы, достигая обобщения не за счет механического суммирования, а посредством определения общей макросоциальной характеристики всей совокупности нарративов — способа наррации.

Литература

1. Смит, Н. Психология: современные системы / Н. Смит. — СПб.: Прайм–ЕВРОЗНАК, 2007. — 543 c.
2. Янчук, В. А. Методология, теория и метод в современной социальной психологии и персонологии: интегративно–эклектический подход / В. А. Янчук. — Мн., Бестпринт, 2000. — 416 с.
3. László, J. The Science of Stories: An Introduction to Narrative Psychology / J. László. — NY, 2008. — 268 p.
4. Smith, S. Reading Autobiography: A Guide for Interpreting Life Narratives / S. Smith, J. Watson. — Minneapolis, 2001. — 366 p.
5. Wortham, S. Narratives in action. A strategy for research and analysis / S. Wotham. — NY: Teachers College Press, 2001. — 274 p.
6. Данто, А. Аналитическая философия истории / А. Данто. — М.: Идея–Пресс, 2002. — 292 с.
7. Ricoeur, P. Soi–même comme un autre / P. Ricoeur. — Paris, Editions du Seuil, 1990. — 430 p.
8. Ricoeur, P. Temps et récit. Tome I. L’intrigue et le récit historique. / P. Ricoeur. — Paris, Editions du Seuil, 1983. — 416 p.
9. Эко, У. Отсутствующая структура: введение в семиологию / У. Эко. — С.–Пб.: Симпозиум, 2004. — 544 с.
10. White, H. The Content of the Form: Narrative Discourse and Historical Representation / H. White. — Baltimore, Maryland: The Johns Hopkins University Press, 1987. — 258 p.
11. Флодоард. Анналы / Флодоард // Рихер Реймский. История. — М.: РОССПЭН, 1997. — 456 с.
12. Латвийский, Г. Хроника Ливонии / Г. Латвийский. — Москва–Ленинград: Издательство Академии Наук СССР, 1938 год. — 246 с.
13. >Кенигсбергер, Г. Средневековая Европа, 400–1500 годы. — М.: Весь Мир, 2001. — 384 с.
14. Billig, M. Banal Nationalism / M. Billig. — London: Sage Publications, 1995. — 208 p.
15. Anderson, B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism / B. Anderson. — London and New York: Verso, 1991. — 244 p.

Научно-практическое издание «Психологический журнал»