А. В. Рубанов, доктор социологических наук, профессор, декан факультета философии и социальных наук Белорусского государственного университета.
В статье анализируется историческая эволюция мотивов и форм поведения людей, показана зависимость их содержания от социально-культурных и конкретно-исторических условий человеческой жизни.
Ключевые слова: мотивационные процессы, активность, мотивы, интересы, ценности.
Historico-cultural grounds of behavior motivation
A. V. Rubanau, PhD in Sociology, Professor
The article analyses the historical evolution of motives and forms of people’s behavior, it shows the dependence of their contents on socio-cultural and concrete historical conditions of people’s life.
Key words: motivational processes, activity, motives, interests, values.
Источники, причины, мотивы поведения людей – предмет особого исследовательского интереса в психологии, социологии и других отраслях социогуманитарного знания. Но в первую очередь, проблема «желания» и сходных с ним психических переживаний (инстинкт, влечение, потребность, побуждение, мотив и тому подобное) – традиционная проблема психологической науки. Еще в античной науке побуждающие переживания рассматривались как самостоятельные психические единицы, подкласс эмоциональных явлений наряду с двумя другими: переживаниями удовольствия и неудовольствия и эмоциями страха, гнева, стыда, ненависти и тому подобное.
Анализируя объяснительные схемы мотивационных процессов в современной психологической науке, автор фундаментальной двухтомной работы «Мотивация и деятельность» Х. Хекхаузен выделил четыре основных направления в объяснении мотивации поведения человека [1].
Первым из этих направлений акцент делается на индивидуальные диспозиции субъекта. Этот подход объединяет таких различных по существу своих идей мыслителей, как У. Мак-Дауголл, Г. Мюррей, З. Фрейд, А. Адлер, К. Хорни, А. Маслоу, К. Роджерс и другие. Вторым направлением в объяснении мотивационных оснований поведения особое внимание уделяется влиянию ситуационных факторов. Классическим примером такого подхода является бихевиоризм. Для третьего направления характерна попытка представить поведение как результат взаимодействия актуализированных диспозиций личности и особенностей ситуационной обстановки. Наиболее известны в этой связи теория редукции влечения К. Халла и теория когнитивного диссонанса Л. Фестингера и Э. Аронсона. Четвертое направление изучения мотивации отдает приоритет выяснению соотношения в человеческой деятельности целеполагания и возможностей ее осуществления. Первой наиболее известной теорией, в которой реализовался этот научный подход, стала концепция личности К. Левина.
Свои объяснения оснований поведения людей давались классиками социологической науки. Так, О. Конт видел первоисточники поведения в эгоистических, семейных и социальных инстинктах (чувствах). Согласно взглядам В. Парето, источниками человеческих действий являются биопсихические импульсы, которые он назвал «остатками». «Остатки» – это нелогические поступки, к которым Парето относил все те действия, которые субъективно или объективно не обнаруживают логической связи. Существует, поясняет Парето, шесть классов остатков. Это «инстинкт комбинаций», «незыблемость агрегатов», «потребность проявления чувств во внешних действиях», «остатки, относящиеся к социальности», «целостность индивида и его зависимостей», «сексуальные остатки». П. Сорокин в особенностях мотивации поведения видел важнейшее различие двух противоположных культурных суперсистем «умозрительной» и «чувственной». В «умозрительной» культуре потребности и цели людей в основном духовны: спасение души, служение Господу, исполнение священного долга, моральные обязанности и тому подобное. В «чувственной» культуре потребности и цели людей, наоборот, чувственные: голод, жажда, секс, убежище, комфорт и тому подобное.
В контексте концепции социальной интеграции, то есть упорядочения социальных взаимодействий, рассматривал мотивацию Т. Парсонс. Мотивы – это, по мнению Парсонса, то, что люди «испытывают побуждение» сделать или хотят сделать в соответствующих ситуациях и обстоятельствах. Функция мотивационной ориентации состоит в организации различных поступков действующего лица в единый процесс действия. В отличие от мотивации другая ориентация – ценностная – состоит в выборе нормативных стандартов, коренящихся в культуре.
Отдельное направление в объяснении источников человеческой активности представлено концепциями общего, коллективного основания деятельности. Одно из таких оснований – «коллективное представление» Э. Дюркгейма. Другое – сверхличное, коллективное бессознательное К. Юнга. Третья коллективная детерминанта поведения – социальный характер, имеющий, в частности, ключевое значение в теоретических построениях Э. Фромма.
Однако, при всем разнообразии, оригинальности и познавательной значимости этих и других теоретических объяснений мотивации поведения объединяет их, на наш взгляд, черта, существенно снижающая их эвристическую ценность. В них не учитывается вовсе или учитывается недостаточно роль в качестве источника формирования мотивов и способов их реализации, читай: поведения людей, социально-культурного контекста, конкретно-исторических условий повседневной человеческой жизни.
Это же можно сказать и по поводу попыток объяснения особой роли отдельных мотивов, наиболее часто представленных в современных психологических исследованиях: мотива достижения, мотива самоактуализации, мотива идентификации, мотива аффилиации, просоциальных мотивов и другое.
Первым углубленный анализ историко-культурного контекста поведения групп людей и их мотивов сделал в своих сравнительно-культурологических исследованиях М. Вебер. Соотнося высокоразвитые формы религиозной жизни, немецкий социолог классифицировал их на основе различного отношения к миру и, как следствие, специфики мотивов и способов поведения людей. Так, для конфуцианства, согласно Вебера, характерно принятие мира. Буддизм отличает отрицание и непринятие мира. Зороастризм, христианство, ислам принимают мир на условиях улучшения, исправления. По-разному решается в них и проблема спасения. Основополагающими являются два варианта: спасение через собственные действия (буддизм) и спасение с помощью посредника (иудаизм, христианство, ислам). При первом варианте методами спасения являются ритуальные культовые действия и церемонии, социальные действия (любовь к ближнему, благотворительность, забота о близких), самоусовершенствование. При втором – спасение возможно через принадлежность к церкви (католицизм), через веру (иудаизм, лютеранство), через милость предопределения (ислам, кальвинизм). Различаются также пути спасения: через активное этическое действие и через мистическое созерцание. В первом случае необходимым условием спасения является аскеза, которая, в свою очередь, означает бегство человека от мира или внутримирскую экономическую и иную деятельность (кальвинизм). Во втором варианте аскеза – средство достижения мистического просветления, покоя в божественном.
Сославшись на показательность исследовательского примера М. Вебера, в дальнейшем мы постараемся представить, насколько это возможно в рамках журнальной статьи, более развернутую картину влияния социально-культурного и исторического контекста на формирование мотивов и форм поведения людей.
Начнем с первобытнообщинного строя. Как известно, универсальной основой, определявшей поведение человека первобытной (родовой) общины, было родство. Из него исходили модели его действий и отношений с другими. Первые социальные нормы служили средством обуздания биологических инстинктов первобытных индивидов (прежде всего пищевого и полового). Они касались, во-первых, в целом отношений между индивидами (заповедь «не убий») и, во-вторых, отношений между полами (экзогамия и агамия, то есть обязанность вступать в половые отношения вне коллектива и запрет половых связей между его членами).
Содержание личных мотивов, интересов первобытных людей подвергалось жёсткой, уравнивающей регламентации со стороны общины. Но уже на самой ранней стадии истории при организации совместной жизнедеятельности людей приходилось учитывать их индивидуальные интересы. Доставшееся первобытному коллективу в наследство от животного стада доминирование физически наиболее сильных особей, их приоритет при распределении продуктов питания лишали стимулов к эффективной производственной деятельности тех, кто физически был не самым сильным, но имел более развитые трудовые навыки. В результате каждый получил одинаковый доступ к охотничьей добыче и другим продуктам питания. В дальнейшем это привело к отказу от равнообеспечивающего распределения. Плоды коллективной охоты делились, в первую очередь, между ее участниками и только потом – между всеми членами общины [2] [3].
При наличии высокоспециализированного присваивающего хозяйства подавляющее большинство первобытных людей было вполне удовлетворено обеспечением пищей, а большее материальное благополучие их не привлекало. Неслучайно М. Салинс назвал общины охотников и собирателей «природными обществами изобилия». В результате переход к производящему хозяйству (неолитическая революция, по Г. Чайлду) произошел намного позже, чем стали известны технологические навыки, необходимые для земледелия. Связан этот переход оказался не с ориентацией на более высокий уровень жизни, а с участившимися голодовками. Именно острый дефицит продовольствия заставил людей заимствовать земледелие и скотоводство у соседних народов или развивать его самим, если оно уже имелось в зачаточном состоянии [3].
С неолитической революцией, когда появился регулярный избыточный продукт, расширились возможности индивидуализации производственной деятельности и реализации собственных интересов. Но степень индивидуализации жизненного пути длительное время была весьма жестко ограничена доминированием общих интересов совместного проживания. Их первенство со всей очевидностью выразилось в том, что появление регулярного избыточного продукта поначалу вызвало к жизни престижную экономику. Ее костяк составили престижные пиры, развитый дарообмен и массовая раздача имущества. Социальный смысл имела первоначально и категория «богатство». Богатство отождествлялось с жизнью в многолюдном доме под защитой сильного лидера.
Утверждение права индивида на свободную, преимущественно индивидуальную по форме реализацию своих мотивов, интересов произошло в период перехода от первобытного к древнему обществу и само по себе составило субъективную основу этого перехода. Но приоритет индивидуальных мотивов первоначально сочетался с их заданностью конкретному человеку. Эта заданность связывалась с социальным происхождением, традицией. В условиях античной цивилизации её соотносили с космическим роком, судьбой, вера в которую, по характеристике А. Ф. Лосева, удивительным образом совмещалась со свободным использованием своей сознательной воли для реального устроения жизни [4].
Эволюция способа жизни человека древних цивилизаций шла, по терминологии М. М. Бахтина, в направлении выделения «индивидуальных жизненных рядов». Еще довольно тесно вплетенные в общую жизнь ближайшей социальной группы на ранней стадии древнего общества, они выделились окончательно в условиях интенсивного развития товарно-денежных отношений. Имеющиеся исторические исследования позволяют получить определенные представления о духовном мире, жизненных ценностях, мотивах людей той эпохи.
Высшие жизненные ценности и мотивы поведения жителей Древнего Царства Египта – наследуемая собственность и успех, достигнутый в жизни человека и заметный для всех. Идеал периода Древнего Царства – преуспевающий чиновник, приспосабливающийся к существующей административной и общественной системе и своими собственными усилиями делающий карьеру. Распад Древнего Царства, приведший к крушению прежней социальной организации, модифицировал и систему жизненных ценностей. Для египтянина Среднего Царства акцент с прежних ценностей сместился в сторону представления, что благом является правильное социальное поведение, честное выполнение общественных обязанностей, соблюдение законности [5].
Схожими с египетскими были ценности и мотивы человека в других регионах древнего Ближнего Востока. Это здоровье, долголетие, обилие сыновей, почетное положение в общине, богатство. Последнее ценилось как за то, что открывало доступ к наслаждениям, так и потому, что имущество, например, в Древней Месопотамии являлось одной из важнейших величин, конституирующих человеческую личность, своеобразным «продолжением» человека за пределами его тела. С обладанием тем или иным имуществом связывалась судьба индивида [6] [7].
Сложность, противоречивость процесса и последствий выделения «индивидуальных жизненных рядов», достижения приоритета личного мотива поведения над интересами общины хорошо видны на примере античной истории.
Как известно, основу социального устройства древнегреческого общества составляла гражданская община – полис. В представлениях древних греков полис – высшее благо. Благополучие отдельного человека находится в прямой зависимости от благополучия полиса. Характерные черты полисной морали определяла своим обликом аристократия. Ценностно-мотивационным основаниям ее поведения был присущ агональный (соревновательный) характер, иными словами, каждый аристократ стремился повсюду быть первым: на поле боя, в спортивных состязаниях, в политике. Получила распространение готовность ради этого идти на дополнительные трудности. Добровольное унижение было такой огромной жертвой, что общепринятым являлось правило: пощади попросившего пощаду. Соединение чувства коллективизма и агонистического начала – основание всей древнегреческой системы ценностей и мотивации поведения. По мере того, как рядовые граждане приближались к уровню аристократии, ценностно-мотивационная система последней распространилась среди народных масс, хотя уже в несколько видоизмененной форме. На первое место вышел мотив «кто лучше послужит полису».
Начиная с VII в. до н. э., когда греческая экспансия за пределы Средиземноморья и оживление морской торговли привели к активному развитию товарно-денежных отношений, социальная ситуация существенно изменилась. Сформировался новый тип землевладельца, озабоченного доходностью своих земель и оринтированного на обогащение. Реакция на эти перемены со стороны социальных групп, непосредственно не связанных с новым жизненным укладом и ориентированных на прежнюю систему ценностей, выразилась в решительном осуждении стремления к обогащению. Именно к этому времени относятся изречения древнегречского мудреца Солона: «Нет предела богатству», «От богатства родится пресыщение, а от пресыщения – спесь». «Ничего слишком!» – таков был идеал новой мудрости.
Распад древних обществ привел к резкому снижению роли товарно-денежных отношений. Это до крайности снизило общественную роль жалования. На всех ступенях социальной иерархии, отмечал М. Блок, приходилось прибегать к форме вознаграждения, не основанной на периодической выплате некоей денежной суммы. Из данной ситуации существовало два возможных выхода: взять человека к себе, кормить его, одевать, давать ему, как говорилось, «харчи» или же предоставить ему, в качестве компенсации за труд, участок земли, который позволил бы каждому самостоятельно обеспечивать свое существование. В итоге преобладающим стал особый вид земельной собственности – феод, связанный с личной службой, обычно военной, феодала (вассала) вышестоящему феодалу (сеньору) [8].
В итоге возникло феодальное общество, стержень которого образовала пирамида отношений поземельной и личной зависимости, строго зафиксированных в иерархической системе сословно-классовых и профессионально-корпоративных статусов. Взаимоотношения между различными по месту в иерархии группами и конкретными лицами уподоблялись отношениям «отцов» и «детей». Идея сословного разделения общества, отмечал Й. Хейзинга, насквозь пронизывает в Средневековье все теологические и политические рассуждения. Сословие есть состояние, порядок и за этими терминами стоит мысль о богоустановленной действительности [9].
Социальные связи, сложившиеся внутри сословий, каст, цехов, гильдий, рыцарских орденов, религиозных каст, университетов и тому подобное регламентировались комплексом замкнутых нравственных кодексов, скрупулезно фиксировавших права и обязанности индивидов, утверждавших отношения сотрудничества и взаимной помощи. В основе кодексов поведения всех сословий лежало понятие сословной чести, которое означало верность своему сословию, присущему ему образу жизни, действия по его сплочению.
Новый социально-культурный контекст привел к изменению системы жизненных ценностей и мотивов поведения. Человек в феодальном обществе – это прежде всего сословная личность, поскольку принадлежность к группе являлась гарантом его безопасности, условием реализации жизненных устремлений, пусть при этом и ограниченных статусом группы. Средневековый человек почти не имел шансов повысить свой социальный статус и едва мог перемещаться географически. Но в пределах своего социального пространства он имел достаточную свободу самовыражения в труде и эмоциональной жизни. И если в то время не существовало индивидуализма в смысле неограниченного выбора жизненных путей, зато было достаточно много проявлений конкретного индивидуализма в реальной жизни.
В еще большей мере человек средневековья – приверженец христианской веры – был захвачен идеей спасения души. Этот человек сознавал, что грешному «посюстороннему» миру, из объятий которого он не в состоянии вырваться, противостоит высшее царство святости. Расплачиваться за это ему приходилось муками душевной раздвоенности, неполноценности. Здесь источник многочисленных случаев самобичеваний, массовых паломничеств к святым местам, раздачи имущества и так далее.
Догматы христианства в решающей степени обусловили утвердившееся в средневековой Европе отношение к труду. В оценке труда позиция христианской церкви являлась двойственной. Вследствие грехопадения человека труд оценивался как наказание, но он воспринимался и как средство поддержания земного существования. Провозгласив принцип «не трудящийся да не ест», раннее христианство причислило праздность к тягчайшему из грехов. Труд предотвращает падение в грех, но он не должен отвлекать от молитвы. Поэтому не следует превращать его в самоцель, а тем более в средство обогащения. В труде, в первую очередь, ценили профессиональное мастерство. Для средневекового человека трудовая деятельность служила также средством утверждения социального статуса, права на членство в корпорации, личного достоинства.
По мере развития средневековья труд становился призванием. Но это была лишь тенденция. Получить полную реабилитацию при феодализме труд не мог. Тем более что среди феодалов преобладала позиция «героической лени», было общепринятым пренебрежительное отношение к труду простонародья. Что касается отношения к труду крестьян, то, как отмечает, например, А. Я. Гуревич, памятники раннего средневековья на эту тему молчат. Исключение составляют лишь скандинавские источники, содержащие довольно много указаний на то, что люди «эпохи саг» не гнушались физической работы. Ею занимались даже зажиточные и знатные лица, владевшие зависимыми и рабами [10].
Освобождение человека от сословных ограничений, утверждение его права на свободный выбор ценностей жизни и мотивов поведения связаны с эпохой Возрождения. Стихийное самоутверждение человеческого субъекта составило, как отмечал А. Ф. Лосев, суть этой эпохи. Самоутверждался, по его выражению, крупный, сильный и независимый человек, который, «не будучи связан ни с чем другим, утверждал себя стихийно, а, будучи единственным и окончательным создателем своего собственного продукта, утверждал себя еще и артистически» [11]. Но у такого свободного, ничем не ограниченного самоутверждения была и обратная сторона. Пороки и преступления, писал Лосев, существовали во все эпохи, но теперь в них не каялись. Основа этой обратной стороны та же – стихийно-индивидуалистическая ориентация человека, мечтавшего быть освобожденным от всего объективно значащего и признававшего только свои внутренние нужды и потребности [11].
Тому факту, что в эпоху Возрождения принцип суверенитета личности лег в основу нового способа жизни способствовал синтез на заре этой эпохи, в том числе в ценностных ориентирах повседневной жизни, двух великих культурных традиций: античной философской саморефлексии, открывшей самостоятельную силу человеческого разума, и средневековой христианской традиции с ее пониманием разума человека как созданного по образцу и подобию божественного, а потому способного к рациональному постижению смысла бытия.
Утверждение новых жизненных ценностей и мотивов поведения находилось в тесной связи с развитием индивидуальной экономической инициативы и конкуренции. Трудно дать однозначное объяснение, почему в результате свободного выбора, сделанного тогда человеком, именно мотив обогащения стал доминирующим в его поведении. Скорее всего, наиболее близок к истине М. Фридман, связывающий, ссылаясь на А. Токвиля, этот феномен, то есть превращение богатства в символ и свидетельство успеха, с тем, что широкие слои общества не желали принимать в расчёт такие традиционные ценности феодальной аристократии, как родословная и происхождение. Очевидной альтернативой этим критериям являлись результаты практической деятельности человека, а накопление богатств было наиболее простым и доступным мерилом этих результатов [12].
Очевидно и то, что коренное изменение мотивации поведения во многом было обусловлено распространением учения Кальвина о предопределении, согласно которому бог заранее предрешает, кому будет дарована благодать, а кто обречен на вечное проклятие. Человек не в силах повлиять на предначертанное ему свыше, но он в состоянии выяснить свое будущее. У самого Кальвина свидетельством принадлежности к спасенным являлись моральные усилия, добродетельная жизнь. Постепенно акцент сместился в сторону мирской деятельности и ее результатов. Знаком милости Божией стал успех, а неуспех превратился в знак проклятия. Пуританизм (английский вариант кальвинизма) возвел обогащение, приобретательство в ранг призвания, религиозно-этической миссии. Оценивая произошедшие перемены, М. Вебер впоследствии писал, что «глубоко религиозные натуры, прежде бежавшие спасаться в монастыри, теперь должны были выполнять все заповеди в миру» [13]. Возникла новая система ценностей, а, соответственно, и мотивация поведения, имеющая в своей основе ориентацию на индивидуальный труд, частную инициативу и личную ответственность.
В дальнейшем крупный капитал, заинтересованный в расширении спроса на потребительские товары, стимулировал развитие у широких масс ориентации на потребление. Ориентация на потребление по-прежнему остается фундаментальной жизненной ценностью и доминирующим мотивов поведения. Современная, как называет ее М. Кастельс, информациональная/глобальная экономика является, по его оценке, фактически более капиталистической, чем любая другая экономика в истории. Законом по-прежнему является производство ради прибыли и для частного присвоения прибыли на основании прав собственности. Более того, развитие кредитной системы привело к формирования мотивации опережающего потребления по отношению к накоплению, когда вещь сначала покупают, a затем уже выкупают своим трудом. Ж. Бодрийяр оценивает это как возвращение к системе закрепощенного труда, когда временный потребитель принимает обязанность покупать, чтобы общество продолжало производить, а сам он мог работать дальше и смог заплатить за уже купленное [14]. Одновременно такая жизненная установка, хотя и является доминирующей, в наши дни подвергается серьезному критическому осмыслению.
В конечном счете, представленный материал, как нам кажется, во-первых, достаточно убедительно иллюстрирует множественность и динамизм мотивов и способа жизни людей; во-вторых, подтверждает выдвинутый ранее тезис о существенном значении для адекватного понимания происхождения мотивов и форм поведения социально-культурного, исторического контекста человеческой жизни.
Литература
- Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность / Х. Хекхаузен. — Т. 1. — М., 1985. — С. 15–33.
- История первобытного общества. Проблемы антропосоциогенеза. — М., 1983. — С. 302–306.
- История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой общины. — М., 1986. — 203 с.
- Лосев А. Ф. Античная философия и общественно-исторические формации / А. Ф. Лосев // Античность как тип культуры. — М., 1988. — 69 с.
- Франкфорт Г. В. В преддверии философии / Г. В. Франкфорт, Г. А. Франкфорт, Дж. Уилсон, Т. Якобсен. — М., 1984.
- Вейнсберг И. П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока / И. П. Вейнсберг. — М., 1986. — С. 173–188.
- Клочков И. С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время / И. С. Клочков. — М., 1983. — С. 49, 56–57, 148.
- Апология истории или ремесло историка / М. Блок. — М., 1986. — С. 131–132, 128.
- Хейзинга Й. Осень Средневековья / Й. Хейзинга. — М., 1988. — С. 62–63.
- Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. А. Я. Гуревич. — М., 1990. — С. 41.
- Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения / А. Ф. Лосев. — М., 1988. — 608 с.
- Фридман М. Свобода и равенство / В сб. М. Фридман, Хайек // О свободе. Минск, 1990. — С. 76.
- Вебер М. История хозяйства. Очерк всеобщей социальной и экономической истории / М. Вебер. — Петроград, 1923. — 228 с.
- Бодрийяр Ж. Система вещей. — М., 1995. — С. 130, 133.
Научно-практическое издание «Психологический журнал»
Психологический портал
